Джон фаулз женщина французского лейтенанта краткое содержание. Образ викторианской Англии и художественные приемы его воплощения в романе «Женщина французского лейтенанта»

13.11.2019

Книга «Женщина французского лейтенанта» — образцовый постмодернистский роман. Такое ощущение, что его Фаулз будучи преподавателем литературы придумал в назидание студентам. В этой работе он воплотил многие .

Фаулз создал
Фаулз реализовал
Фаулз использовал прием под названием , обыгрывая сюжет викторианского романа и смешивая иронию и любовь
Фаулз реализовал новой литературы, используя вариативность финала
Фаулз мастерски применяет, жонглируя цитатами и эпиграфами (Остен, Харди, Дарвин и другие)

Писатель подходит к созданию романа, как ремесленник: следует формуле, чтобы заинтересовать читателя и создает идеальный роман. Он выбирает популярную и понятную форму (викторианский роман), загоняет героя в любовный треугольник и интригует развязкой. Однако в незамысловатом сюжете, сдобренном винтажными платьями и другими историческими реалиями той эпохи, скрыта нетривиальная задумка, которая открывается только эрудированному читателю. В чем смысл романа «Женщина французского лейтенанта»? Об Англии, находящейся на развилке: либо знакомая пройденная тропа, либо рискованный крутой поворот к новым, еще неизведанным горизонтам.

Образ викторианской Англии и художественные приемы его воплощения в романе «Женщина французского лейтенанта»

Действие романа происходит в 1867 году в провинции Соединенного королевства. Это эпоха правление королевы Виктории – спокойное, благополучное и пуританское время в истории Англии. Многие книги запрещались, притоны и пивнушки были покрыты мраком неизвестности и забвения, а люди больше всего беспокоились о соблюдении приличий и строго определенного церемониала жизни. Они боялись самих себя и скрывались за фасадом благопристойности.

О чем роман «Женщина французского лейтенанта»? «Главный герой Чарльз Смитсон оказывается в любовном треугольнике между своей невестой Эрнестиной Фримен и едва знакомой женщиной Сарой Вудраф. Казалось бы, обычная история: мужчина не может выбрать между женщинами: одна сулит надежное будущее, безупречную семейную идиллию и стабильное положение в обществе, другая манит страстностью и необычностью натуры, обещая глубокое, искреннее чувство и интересную жизнь. Однако перед нами не сомневающийся Чарльз Смитсон, Англия на распутье в его лице. Эрнестина – это богобоязненная и добропорядочная старушка Англия с ее стереотипами, вековыми традициями и образцово-показательными манерами. Сара Вудраф – это прогресс, будущее Англии и ее индивидуальность. Противоречие героев в романе – это противоборство старого и нового в масштабах целой страны.

Приемы изображения викторианской эпохи в романе «Женщина французского лейтенанта» очень разнообразны. Во-первых , автор часто употребляет цитаты тех писателей и научных деятелей, которые были популярны на тот момент. Герои мыслят теми категориями, которыми им положено мыслить в силу времени, то есть интертекстуальность — не просто постмодернистский трюк, а необходимое условие для создания атмосферы. Во-вторых , Фаулз воскрешает язык той эпохи и авторский стиль того времени, имитируя Диккенса или Теккерея. Он подражает их манерам письма, вводит читателя в заблуждение, а потом резко меняет свой коллаж из цитат на откровенную исповедь фокусника перед одураченными зрителями. В-третьих , писатель взял за основу типичную для викторианского романа сюжетную канву.

Вариативность финала в романе «Женщина французского лейтенанта»

Автор предлагает читателю интерактивную игру, в рамках которой просит его выбрать финал по своему усмотрению. Этим поступком он рушит все то впечатление, которое сложилось у человека во время прочтения. Он уже привык к старому доброму повествованию без затей, с неумолимой логикой писателя, тирания которого не оставляет героям выбора. Но Фаулз решил поиздеваться над своей публикой и небрежно набросал три варианта финала: «викторианский», «беллетристический», «экзистенциальный». Таким образом, главному герою романа предоставлено право выбора одного из трех вариантов собственной судьбы, а читателю – повод задуматься.

Роман превращается в компьютерную игру. Первое препятствие — «викторианский» финал, в котором Чарльз женится на Эрнестине и доживает до 114 лет. Уже через несколько страниц автор открыто смеется над теми, кто не заметил саркастического тона этой главы. Действительно, писатель небрежно прикидывает, сколько бы накинуть детишек счастливой чете и бегло описывает сказочный до приторности финал.

С двумя другими вариантами финала читателю приходится туго. Фаулз явно лукавит, когда тщится доказать читателю, будто они равнозначны и их порядок в тексте определил случай. Второе препятствие подстерегает читателя в LX главе – это «сентиментальный» финал, в котором Чарльз спустя 2 года разлуки находит не только любимую женщину, но и их совместного ребенка. Эта тягучая, как сахарный сироп, развязка довольно схематична и условна, чтобы считаться подлинной, но на вкус и цвет товарища нет.

«Если бы роман действительно заканчивался таким образом, — пишет А. Долинин, — то паломничество героя приобрело бы достижимую цель, превратилось бы в поиски некоего священного символа, с обретением которого странник завершает свой путь. Для Фаулза же становление человека не прекращается до смерти, и единственная реальная, не иллюзорная цель жизненного странствования — это сам путь, непрерывное саморазвитие личности, ее движение от одного свободного выбора к другому»

Поэтому, по Фаулзу, «правильный» вариант финала — последняя LXI глава — «экзистенциальный» финал. Главный герой выбирает свободу, частицу веры в себя, и понимание того, что «жизнь нужно бесконечно претерпевать, и снова выходить — в слепой, соленый, темный океан». Фаулз ставит Чарльза на место Сары, теперь он – проситель, а она – судья, от приговора которого зависит все. Только тогда он понимает эту странную женщину, которая обладала тем, чего не могли допустить герои ее времени — свободой. В экзистенциальном финале развеялась последняя иллюзия Чарльза — иллюзия спасительной любви. Он оставляет независимую Сару, чтобы в одиночку продолжить свой жизненный путь по враждебному и бесприютному миру. Герой теряет все опоры, зато обретает «частицу веры в себя» и уезжает в свободную Америку, которая сулит ему новые возможности.
Интересно? Сохрани у себя на стенке!

События романа разворачиваются в 1867 году в городе Лайм-Риджис, расположенном на юго-востоке Англии. На прогулку вышла молодая пара. Это дочь богатого коммерсанта Эрнестина, и её жених Чарльз Смитсон, представитель аристократического рода. Внимание молодых людей привлекла женская фигура в траурном одеянии.

Два года назад во время сильного шторма погибло судно, а офицера со сломанной ногой выброшенного на берег, подобрали местные жители. Гувернантка Сара Вудраф, знавшая французский, выхаживала его, помогала во всем. Поправившись, мужчина уехал в Уэймут, но обещал, что вернется и женится на ней. С тех пор Сара выходит на мол и ожидает своего возлюбленного.

Чарльз Смитсон считает себя талантливым палеонтологом, но страдает байроническим сплином. Он много путешествует, публикует путевые заметки. Его мать умерла вместе с новорождённой сестрой. После смерти отца он остаётся единственным наследником дяди, богатого холостяка, а также выгодным женихом. В Лайм-Риджис молодой человек приезжает ради девушки Эрнестины, с которой помолвлен.

Девушка гостит у своей тёти Трэнтер, потому что ее родители считают, что она предрасположена к чахотке. Эрнестина ждет дня свадьбы, но жених чувствует, что она скорее влюблена в замужество, а не в него.
Чарльз ищет окаменелости, которыми славятся окрестности городка. Во время этого занятия он случайно видит страдающую на берегу Сару.
На следующий день он застаёт заплаканную Сару на краю обрыва. Та неожиданно достаёт из кармана две морские звезды и передает их Чарльзу. Смитсон понимает, что ему надо подальше держаться от этой весьма странной дамы.

На обед, который Чарльз даёт в честь Эрнестины и её тётушки, приглашён ирландец доктор Гроган, который много лет добивается расположения мисс Трэнтер. Смитсон спрашивает его о странностях Сары, Женщины французского лейтенанта, как ее называют, и доктор объясняет состояние Сары психозом, в результате которого печаль и скорбь становятся для неё счастьем.

Однажды Сара рассказывает Чарльзу историю своего несчастья. Она вспоминает, что лейтенант был очень красив, она даже поехала за ним в Эймус, отдалась возлюбленному в гостинице. Эта исповедь Сары потрясает Чарльза, он открывает в ней страстность и воображение. Девушка признается ему, что уже и не надеется на возвращение лейтенанта, знает, что он женился.
Престарелый дядя Чарльза, сэр Роберт, объявляет о том, что намерен жениться на вдове миссис Томкинс, тем самым лишая своего племянника наследства и титула. Теперь Эрнестина сомневается в правильности своего выбора.

В записке Сара просит Чарльза прийти на рассвете. Молодой человек признается доктору Грогану в тайных встречах с Сарой. Доктор пытается объяснить ему, что его водят за нос. Но уже ничто не может остановить Чарльза Смитсона, воспылавшего страстью к Саре. Он отправляется на свидание. Не в силах перенести дурную репутацию и своеволие своей компаньонки, Сару из дома выгоняет миссис Поултни. В амбаре происходит объяснение Сары с Чарльзом, их страстный поцелуй. Не признавшись Эрнестине, Чарльз поспешно едет в Лондон, а Сара скрывается в Эксетере.
Смитсон получает письмо из Эксетера, но встреча с Сарой не состоялась. Воссоединение Чарльза и Эрнестины завершается свадьбой. Родив семерых детишек, супруги живут счастливо. О Саре же ничего не слышно.

Однако этот конец неинтересен. Допустим, Чарльз спешит в Эксетер, встречается с Сарой. Он не сразу понимает, что Сара девственна. Вся история о французском лейтенанте - неправда. Он намерен расторгнуть помолвку и жениться на Саре. Сара исчезает. Через два года он получает от нее известие. Возвратившись в Лондон, находит Сару. Его ждёт годовалая дочка Аалаге-ручеёк.
Нет, и это не то. Чарльз не соглашается быть игрушкой в руках Сары. Приехав в Эксетер, он понимает, что поменялся с ней ролями. Он хочет как можно быстрее вернуться в Америку.

Обращаем ваше внимание, что это только краткое содержание литературного произведения «Любовница французского лейтенанта». В данном кратком содержании упущены многие важные моменты и цитаты.

Глядя в пенную воду,

Завороженно, одна,

Дни напролет у моря

Молча стояла она,

В погоду и в непогоду,

С вечной печалью во взоре,

Словно найти свободу

Чаяла в синем просторе,

Морю навеки верна.

Мол Кобб уже добрых семьсот лет навлекает на себя презрение, которое люди обыкновенно питают к предметам, слишком хорошо им знакомым, и коренные жители Лайма видят в нем всего лишь старую серую стену, длинной клешней уходящую в море. И в самом деле, вследствие того, что этот крохотный Пирей расположен на порядочном расстоянии от своих микроскопических Афин, то есть от самого города, жители как бы повернулись к нему спиной. Конечно, суммы, которые они веками расходовали на его ремонт, вполне оправдывают некоторую досаду.

Однако на взгляд человека, не обремененного высокими налогами, но зато более любознательного, Кобб, несомненно, самое красивое береговое укрепление на юге Англии. И не только потому, что он, как пишут путеводители, овеян дыханием семи веков английской истории, что отсюда вышли в море корабли навстречу Армаде , что возле него высадился на берег Монмут … а в конце концов просто потому, что это великолепное произведение народного искусства.

Примитивный и вместе с тем замысловатый, слоноподобный, но изящный, он, как скульптура Генри Мура или Микеланджело, поражает легкостью плавных форм и объемов; это промытая и просоленная морем каменная громада – словом, если можно так выразиться, масса в чистом виде. Я преувеличиваю? Возможно, но меня легко проверить – ведь с того года, о котором я пишу, Кобб почти не изменился, а вот город Лайм изменился, и если сегодня смотреть на него с мола, проверка ничего вам не даст.

Но если бы вы повернулись к северу и посмотрели на берег в 1867 году, как это сделал молодой человек, который в тот день прогуливался здесь со своею дамой, вашему взору открылась бы на редкость гармоничная картина. Там, где Кобб возвращается обратно к берегу, притулилось десятка два живописных домиков и маленькая верфь, в которой стоял на стапелях похожий на ковчег остов люггера. В полумиле к востоку, на фоне поросших травою склонов, виднелись тростниковые и шиферные крыши самого Лайма, города, который пережил свой расцвет в средние века и с тех пор постоянно клонился к упадку. В сторону запада, над усыпанным галькой берегом, откуда Монмут пустился в свою идиотскую авантюру, круто вздымались мрачные серые скалы, известные в округе под названием Вэрские утесы. Выше и дальше, скрытые густым лесом, уступами громоздились все новые и новые скалы. Именно отсюда Кобб всего более производит впечатление последней преграды на пути эрозии, разъедающей западный берег. И это тоже можно проверить. Если не считать нескольких жалких прибрежных лачуг, ныне, как и тогда, в той стороне не видно ни единого строения.

Местный соглядатай (а таковой на самом деле существовал) мог поэтому заключить, что упомянутые двое – люди не здешние, ценители красоты, и что какой-то там пронизывающий ветер не помешает им полюбоваться Коббом. Правда, наведя свою подзорную трубу поточнее, он мог бы заподозрить, что прогулка вдвоем интересует их гораздо больше, чем архитектура приморских укреплений, и уж наверняка обратил бы внимание на их изысканную наружность.

Молодая дама была одета по последней моде – ведь около 1867 года подул и другой ветер: начался бунт против кринолинов и огромных шляп. Глаз наблюдателя мог бы рассмотреть в подзорную трубу пурпурно-красную юбку, почти вызывающе узкую и такую короткую, что из-под темно-зеленого пальто выглядывали ножки в белых чулках и черных ботинках, которые деликатно ступали по каменной кладке мола, а также дерзко торчавшую на подхваченной сеткой прическе плоскую круглую шляпку, украшенную пучком перьев белой цапли (шляпы такого фасона лаймские модницы рискнут надеть не раньше, чем через год), тогда как рослый молодой человек был одет в безупречное серое пальто и держал в руке цилиндр. Он решительно укоротил свои бакенбарды, ибо законодатели английской мужской моды уже двумя годами раньше объявили длинные бакенбарды несколько вульгарными, то есть смешными на взгляд иностранца. Цвета одежды молодой дамы сегодня показались бы нам просто кричащими, но в те дни весь мир еще захлебывался от восторга по поводу изобретения анилиновых красителей. И в виде компенсации за предписанное ему благонравие прекрасный пол требовал от красок не скромности, а яркости и блеска.

Но больше всего озадачила бы наблюдателя третья фигура на дальнем конце этого мрачного изогнутого мола. Фигура эта опиралась на торчащий кверху ствол старинной пушки, который служил причальной тумбой. Она была в черном. Ветер развевал ее одежду, но она стояла неподвижно и все смотрела и смотрела в открытое море, напоминая скорее живой памятник погибшим в морской пучине, некий мифический персонаж, нежели обязательную принадлежность ничтожной провинциальной повседневности.

– Я думала, вы захотите, не нарушая приличий, воспользоваться возможностью подольше подержать меня под руку.

– До чего же мы стали щепетильны.

– Мы теперь не в Лондоне.

– Да, скорее на Северном полюсе.

– Я хочу дойти до конца мола.

Молодой человек, бросив в сторону суши взгляд, исполненный столь горького отчаяния, словно он навеки ее покидал, снова повернулся к морю, и парочка продолжала свой путь по Коббу.

В творчестве Джона Фаулза ощутимо выделяется роман «Любовница французского лейтенанта», который был написан во второй половине 20 века, переведен на множество языков и до сих пор пользуется популярностью. Писатель здесь использует нестандартные приемы повествования, не только рассказывая о героях, но и ведя беседу с читателем. Он делится своими размышлениями, а герои будто живут своей жизнью, словно автор не имеет власти над тем, что с ними произойдет и что они будут делать дальше. В книге есть описания традиций и нравов Викторианской Англии, подробный анализ психологии героев, чувств мужчины и женщины.

Интересно также и то, что писатель предлагает три варианта развития событий, три разных концовки. Этим он как бы говорит, что жизнь человека многовариантна, и одна и та же ситуация при разных действиях человека может привести к прямо противоположным событиям. Он затрагивает тему выбора собственного пути, свободы воли, ответственности за принятые решения. Ведь если что-то пойдет не так, человек должен понимать, что это следствие его поступков.

Главный герой романа Чарльз помолвлен с молодой девушкой из богатой семьи. Но однажды во время прогулки он встречает женщину Сару, которая известна как «любовница французского лейтенанта». Если верить слухам, то молодой лейтенант соблазнил Сару и обещал на ней жениться, но затем уехал и больше не возвращался. С тех пор Сара потеряла уважение общества. Женщина рассказывает ему о себе и просит помощи. Их общение приводит к тому, что Чарльз покоряется своей страсти к Саре и расторгает помолвку с невестой Эрнестиной. Только кем он был на самом деле для Сары, и кем Сара станет для него?

На нашем сайте вы можете скачать книгу "Любовница французского лейтенанта" Фаулз Джон Роберт бесплатно и без регистрации в формате fb2, rtf, epub, pdf, txt, читать книгу онлайн или купить книгу в интернет-магазине.

Всякая эмансипация состоит в том, что она возвращает человеческий мир, человеческие отношения к самому человеку.

К. Маркс. К еврейскому вопросу (1844)1
К. Маркс. К еврейскому вопросу (1844). – См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. I. С. 406.

THE FRENCH LIEUTENANT"S WOMAN

Copyright © 1969 by John Fowles

© М. Беккер, перевод на русский язык, 2017

© И. Комарова, перевод на русский язык, 2017

© Издание на русском языке. Оформление. ООО «Издательство «Э», 2017

1

Глядя в пенную воду,
Завороженно, одна,
Дни напролет у моря
Молча стояла она,
В погоду и в непогоду,
С вечной печалью во взоре,
Словно найти свободу
Чаяла в синем просторе,
Морю навеки верна.

Восточный ветер несноснее всех других на заливе Лайм (залив Лайм – это самый глубокий вырез в нижней части ноги, которую Англия вытянула на юго-запад), и человек любопытный мог бы сразу сделать несколько вполне обоснованных предположений насчет пары, которая одним студеным ветреным утром в конце марта 1867 года вышла прогуляться на мол Лайм-Риджиса3
Лайм-Риджис (от лат. regis – букв. королевский, то есть город, получивший в Средние века королевскую хартию, предоставляющую ему ряд привилегий) – небольшой городок в графстве Дорсетшир на живописном скалистом берегу Лаймского залива. Для защиты от штормовых ветров здесь в середине XIII в.

был сооружен огромный каменный мол Кобб, уже в те времена слывший чудом строительного дела. В прошлом один из крупнейших портов Ла-Манша, Лайм-Риджис к началу XVIII в. в связи с развитием флота утратил свое значение и превратился в курортное местечко с населением, едва превышающим 3 тыс. человек. Джон Фаулз жил в Лайме и был почетным хранителем лаймского музея как знаток местной истории, географии и топографии. Его перу принадлежат «Краткая история Лайм-Риджиса» (1982) и путеводитель по городу (1984). В настоящем романе писатель очень точно описывает город и его окрестности, вплоть до сохранившихся до наших дней названий улиц и даже гостиницы, где живет герой.

– маленького, но древнего городка, давшего свое имя заливу.

Расположен на порядочном расстоянии от своих микроскопических Афин, то есть от самого города, жители как бы повернулись к нему спиной. Конечно, суммы, которые они веками расходовали на его ремонт, вполне оправдывают некоторую досаду.

Однако на взгляд человека, не обремененного высокими налогами, но зато более любознательного, Кобб, несомненно, самое красивое береговое укрепление на юге Англии. И не только потому, что он, как пишут путеводители, овеян дыханием семи веков английской истории, что отсюда вышли в море корабли навстречу Армаде5
Армада («Непобедимая Армада») – испанский военный флот, в 1588 г. посланный королем Филиппом II против Англии. Была разбита английским флотом и рассеяна штормами.

Что возле него высадился на берег Монмут6
Монмут Джеймс (1649 – 1685) – внебрачный сын английского короля Карла II. В 1685 г., провозгласив себя законным королем Англии, прибыл из Голландии в Лайм-Риджис и возглавил восстание против короля Якова II, но потерпел поражение, был схвачен и казнен.

… а в конце концов, просто потому, что это великолепное произведение народного искусства.

Примитивный и вместе с тем замысловатый, слоноподобный, но изящный, он, как скульптура Генри Мура7
Генри Мур (1898 – 1986) – знаменитый английский скульптор.

Или Микеланджело, поражает легкостью плавных форм и объемов; это промытая и просоленная морем каменная громада – словом, если можно так выразиться, масса в чистом виде. Я преувеличиваю? Возможно, но меня легко проверить – ведь с того года, о котором я пишу, Кобб почти не изменился, а вот город Лайм изменился, и если сегодня смотреть на него с мола, проверка ничего вам не даст.

Но если бы вы повернулись к северу и посмотрели на берег в 1867 году, как это сделал молодой человек, который в тот день прогуливался здесь со своею дамой, вашему взору открылась бы на редкость гармоничная картина. Там, где Кобб возвращается обратно к берегу, притулилось десятка два живописных домиков и маленькая верфь, в которой стоял на стапелях похожий на ковчег остов люггера. В полумиле к востоку, на фоне поросших травою склонов, виднелись тростниковые и шиферные крыши самого Лайма, города, который пережил свой расцвет в Средние века и с тех пор постоянно клонился к упадку. В сторону запада, над усыпанным галькой берегом, откуда Монмут пустился в свою идиотскую авантюру, круто вздымались мрачные серые скалы, известные в округе под названием Вэрские утесы. Выше и дальше, скрытые густым лесом, уступами громоздились все новые и новые скалы. Именно отсюда Кобб всего более производит впечатление последней преграды на пути эрозии, разъедающей западный берег. И это тоже можно проверить. Если не считать нескольких жалких прибрежных лачуг, ныне, как и тогда, в той стороне не видно ни единого строения.

Местный соглядатай (а таковой на самом деле существовал) мог поэтому заключить, что упомянутые двое – люди не здешние, ценители красоты и что какой-то там пронизывающий ветер не помешает им полюбоваться Коббом. Правда, наведя свою подзорную трубу поточнее, он мог бы заподозрить, что прогулка вдвоем интересует их гораздо больше, чем архитектура приморских укреплений, и уж наверняка обратил бы внимание на их изысканную наружность.

Молодая дама была одета по последней моде – ведь около 1867 года подул и другой ветер: начался бунт против кринолинов и огромных шляп. Глаз наблюдателя мог бы рассмотреть в подзорную трубу пурпурно-красную юбку, почти вызывающе узкую и такую короткую, что из-под темно-зеленого пальто выглядывали ножки в белых чулках и черных ботинках, которые деликатно ступали по каменной кладке мола, а также дерзко торчавшую на подхваченной сеткой прическе плоскую круглую шляпку, украшенную пучком перьев белой цапли (шляпы такого фасона лаймские модницы рискнут надеть не раньше чем через год), тогда как рослый молодой человек был одет в безупречное серое пальто и держал в руке цилиндр. Он решительно укоротил свои бакенбарды, ибо законодатели английской мужской моды уже двумя годами раньше объявили длинные бакенбарды несколько вульгарными, то есть смешными, на взгляд иностранца. Цвета одежды молодой дамы сегодня показались бы нам просто кричащими, но в те дни весь мир еще захлебывался от восторга по поводу изобретения анилиновых красителей. И в виде компенсации за предписанное ему благонравие прекрасный пол требовал от красок не скромности, а яркости и блеска.

2

В том (1851) году в Англии на 8 155 000 женщин от десяти лет и старше приходилось 7 600 000 мужчин такого же возраста. Из этого со всей очевидностью следует, что, если, согласно общепринятому мнению, судьба назначила викторианской девушке быть женою и матерью, мужчин никак не могло бы хватить на всех.

Э. Ройстон Пайк. Человеческие документы викторианского золотого века

Распущу на рассвете серебряный парус,
Понесет меня ветер по буйной волне,
А зазноба моя, что любить обещалась,
Пусть поплачет по мне, пусть поплачет по мне.

Английская народная песня

– Дорогая Тина, мы отдали дань Нептуну. Надеюсь, он нас простит, если мы теперь повернемся к нему спиной.

– Вы не очень галантны.

– Как прикажете это понимать?

– Я думала, вы захотите, не нарушая приличий, воспользоваться возможностью подольше подержать меня под руку.

– До чего же мы стали щепетильны.

– Мы теперь не в Лондоне.

– Да, скорее на Северном полюсе.

– Я хочу дойти до конца мола.

– И еще я хочу знать, что произошло между вами и папой в прошлый четверг.

– Ваша тетушка уже выудила из меня все подробности этого приятного вечера.

Девушка остановилась и посмотрела ему в глаза.

– Чарльз! Послушайте, Чарльз! Вы можете разговаривать подобным образом с кем угодно, но только не со мной. От меня вы так легко не отвяжетесь. Я очень привязчива.

– Вот и прекрасно, дорогая, скоро благодаря священным узам брака вы сможете всегда держать меня на привязи.

– Приберегите эти сомнительные остроты для своего клуба. – Она с напускной строгостью повлекла его за собой. – Я получила письмо.

– А-а. Я этого опасался. От вашей матушки?

– Я знаю, что после обеда что-то случилось…

Прежде чем Чарльз ответил, они прошли еще несколько шагов; он было намеревался ответить серьезно, но потом передумал.

– Должен признаться, что мы с вашим почтенным родителем несколько разошлись во мнениях по одному философскому вопросу.

– Это очень дурно с вашей стороны.

– А я полагал, что это очень честно с моей стороны.

– О чем же вы говорили?

– Ваш батюшка взял на себя смелость утверждать, что мистера Дарвина следует выставить на всеобщее обозрение в зверинце. В клетке для обезьян. Я пытался разъяснить ему некоторые научные положения, лежащие в основе дарвинизма. Мне это не удалось. Et voil? tout 2
Вот и все (фр.).

– Но как вы могли? Вы же знаете папины взгляды!

– Я вел себя в высшей степени почтительно.

– То есть в высшей степени отвратительно!

– Он сказал, что не позволит своей дочери выйти замуж за человека, который считает, что его дед был обезьяной. Но мне кажется, по здравом размышлении он примет в расчет, что в моем случае обезьяна была титулованной.

Не останавливаясь, она взглянула на него и тут же отвернула голову характерным плавным движением, которым обыкновенно хотела выразить тревогу, а сейчас речь зашла как раз о том, что, по ее мнению, больше всего препятствовало их помолвке. Отец ее был очень богат, но дед был простой торговец сукном, тогда как дед Чарльза был баронет. Чарльз улыбнулся и пожал ручку в перчатке, продетую под его левую руку.

– Дорогая, ведь мы с вами все это давно уладили. Весьма похвально, что вы почитаете своего батюшку. Но ведь я женюсь не на нем. И вы забываете, что я ученый. Во всяком случае, автор ученого труда. А если вы будете так улыбаться, я посвящу всю свою жизнь не вам, а окаменелостям.

– Я не собираюсь ревновать вас к окаменелостям. – Она сделала выразительную паузу. – Тем более что вы уже давно топчете их ногами и даже не соизволили этого заметить.

Он быстро взглянул вниз и стремительно опустился на колени. Мол Кобб частично вымощен богатой окаменелостями породой.

– Боже милосердный, вы только взгляните! Certhidium portlandicum. Этот камень – наверняка оолит из Портленда8
Оолит – осадочная порода, обычно известняк. Полуостров Портленд в графстве Дорсетшир славится своими каменоломнями.

– К пожизненной каторге в каменоломнях коего я вас приговорю, если вы сейчас же не встанете. – (Он с улыбкой повиновался.) – Ну разве не любезно с моей стороны привести вас сюда? Смотрите! – Она подвела его к краю, где несколько плоских камней, воткнутых в стену, образовали грубые ступени, спускавшиеся под углом к нижнему ярусу мола. – Это те самые ступени, с которых упала Луиза Масгроув9
Луиза Масгроув – одна из героинь романа английской писательницы Джейн Остин (1775 – 1817) «Убеждение» (опубликован посмертно в 1818 г.), отдельные эпизоды которого происходят в Лайме. Ступени, о которых идет речь, сохранились на Коббе до сих пор и являются местной достопримечательностью.

В «Убеждении» Джейн Остин.

– Как романтично!

– Да, джентльмены были романтиками… в те времена.

– А теперь стали учеными? Хотите, предпримем этот опасный спуск?

– На обратном пути.

Они снова пошли вперед. И только тогда он обратил внимание на фигуру на конце Кобба или по крайней мере понял, к какому полу она принадлежит.

– Господи, я думал, что это рыбак. Но ведь это женщина?

Эрнестина прищурилась – ее серые, ее прелестные глаза были близоруки, и она смогла различить только темное бесформенное пятно.

– Женщина? Молодая?

– Так далеко не разобрать.

– Я догадываюсь, кто это. Это, должно быть, несчастная Трагедия.

– Трагедия?

– Это ее прозвище. Одно из прозвищ.

– Есть и другие?

– Рыбаки называют ее неприличным словом.

– Милая Тина, вы, разумеется, можете…

– Они называют ее… любовницей французского лейтенанта.

– Вот как. И ее подвергли столь жестокому остракизму, что она вынуждена стоять здесь с утра до вечера?

– Она… она немножко не в своем уме. Пойдемте обратно. Я не хочу к ней подходить.

Они остановились. Чарльз рассматривал черную фигуру.

– Вы меня заинтриговали. Кто этот французский лейтенант?

– Говорят, это человек, который…

– Которого она полюбила?

– И он ее оставил? С ребенком?

– Нет. Ребенка, по-моему, нет. И вообще, все это сплетни.

– Что же она тут делает?

– Говорят, она ждет, что он вернется.

– Но… разве у нее нет близких?

– Она в услужении у старой миссис Поултни. Когда мы бываем там, она не выходит. Но она там живет. Пожалуйста, пойдемте обратно. Я ее не заметила.

Чарльз улыбнулся.

– Если она на вас нападет, я брошусь вам на помощь и тем докажу свою галантность. Пойдемте.

Они приблизились к женщине у пушечного ствола. Она стояла с непокрытой головой и держала в руке капор. Тугой узел ее волос был спрятан под высокий воротник черного пальто – весьма странного покроя, напоминавшего скорее мужской редингот, нежели дамскую верхнюю одежду из тех, что носили последние сорок лет. Она тоже обходилась без кринолина, но, очевидно, из безразличия, а отнюдь не из желания следовать новейшей лондонской моде. Чарльз громко произнес какие-то незначащие слова, чтобы предупредить женщину об их приближении, но она не обернулась. Они прошли еще несколько шагов и вскоре увидели ее профиль и взгляд, словно ружье, нацеленный на далекий горизонт. Резкий порыв ветра заставил Чарльза поддержать Эрнестину за талию, а женщину – еще крепче ухватиться за тумбу. Сам не зная почему – быть может, желая просто показать Эрнестине, что он не робкого десятка, – Чарльз, как только ветер немного утих, шагнул вперед.

– Любезнейшая, ваше пребывание здесь весьма рискованно. Сто?ит ветру усилиться…

Она обернулась и посмотрела на него или – как показалось Чарльзу – сквозь него. От этой первой встречи в памяти его сохранилось не столько то, что было написано на ее лице, сколько то, чего он совсем не ожидал в нем увидеть, ибо в те времена считалось, что женщине пристала скромность, застенчивость и покорность. Чарльз тотчас почувствовал себя так, словно вторгся в чужие владенья, словно Кобб принадлежал этой женщине, а вовсе не древнему городу Лайму. Лицо ее нельзя было назвать миловидным, как лицо Эрнестины. Не было оно и красивым – по эстетическим меркам и вкусам какой бы то ни было эпохи. Но это было лицо незабываемое, трагическое. Скорбь изливалась из него также естественно, незамутненно и бесконечно, как вода из лесного родника. В нем не было ни фальши, ни лицемерия, ни истеричности, ни притворства, а главное – ни малейшего признака безумия. Безумие было в пустом море, в пустом горизонте, в этой беспричинной скорби, словно родник сам по себе был чем-то вполне естественным, а неестественным было лишь то, что он изливался в пустыне.

Позже Чарльз снова и снова мысленно сравнивал этот взгляд с клинком, а такое сравнение подразумевает не только свойство самого предмета, но и производимое им действие. В это короткое мгновенье он почувствовал себя поверженным врагом и одновременно предателем, по заслугам униженным.

Женщина не произнесла ни слова. Ее ответный взгляд длился не более двух-трех секунд, затем она снова обратила взор к югу. Эрнестина потянула Чарльза за рукав, и он отвернулся, с улыбкой пожав плечами. Когда они подошли к берегу, он заметил:

– Жаль, что вы раскрыли мне эти неприглядные факты. В этом беда провинциальной жизни. Все всех знают, и нет никаких тайн. Ничего романтического.

– А еще ученый! И говорит, что презирает романы, – поддразнила его Эрнестина.

3

Но еще важнее то соображение, что все главнейшие черты организации всякого живого существа определяются наследственностью: отсюда вытекает, что хотя каждое живое существо, несомненно, прекрасно приспособлено к занимаемому им месту в природе, тем не менее многие организмы не имеют в настоящее время достаточно близкого и непосредственного отношения к современным жизненным условиям.

Ч. Дарвин. Происхождение видов (1859)

Из всех десятилетий нашей истории умный человек выбрал бы для своей молодости пятидесятые годы XIX века.

Дж. М. Янг. Портрет эпохи10
Джон Малькольм Янг (1883 – 1959) – автор ряда трудов по истории викторианской Англии.

Возвратившись после завтрака к себе в гостиницу «Белый лев», Чарльз принялся рассматривать в зеркале свое лицо. Мысли его были слишком туманны, чтобы их можно было описать. Однако в них, несомненно, присутствовало нечто таинственное, некое смутное чувство поражения – оно относилось вовсе не к происшествию на Коббе, а скорее к каким-то банальностям, которые он произнес за завтраком у тетушки Трэнтер; к каким-то умолчаниям, к которым он прибегнул; к размышлениям о том, действительно ли интерес к палеонтологии – достойное приложение его природных способностей; о том, сможет ли Эрнестина когда-нибудь понять его так же, как он понимает ее; к неопределенному ощущению бесцельности существования, которое – как он в конце концов заключил – объяснялось, возможно, всего лишь тем, что впереди его ждал долгий и теперь уже несомненно дождливый день. Ведь шел только 1867 год. Чарльзу было всего только тридцать два года от роду. И он всегда ставил перед жизнью слишком много вопросов.

Хотя Чарльзу и нравилось считать себя ученым молодым человеком и он бы, наверное, не слишком удивился, если бы из будущего до него дошла весть об аэроплане, реактивном двигателе, телевидении и радаре, его, несомненно, поразил бы изменившийся подход к самому времени. Мы считаем великим бедствием своего века недостаток времени; именно это наше убеждение, а вовсе не бескорыстная любовь к науке и, уж конечно, не мудрость заставляют нас тратить столь непомерную долю изобретательности и государственного бюджета на поиски ускоренных способов производить те или иные действия – словно конечная цель человечества не наивысшая гуманность, а молниеносная скорость. Но для Чарльза, так же как для большинства его современников, равных ему по положению в обществе, жизнь шла безусловно в темпе адажио. Задача состояла не в том, чтобы сжать до предела все намеченные дела, а в том, чтобы их растянуть и тем заполнить бесконечные анфилады досуга.

Один из распространеннейших симптомов благосостояния в наши дни – губительный невроз; в век Чарльза это была безмятежная скука. Правда, волна революций 1848 года и воспоминание о вымерших чартистах11
Чартисты – участники первого массового, политически оформленного революционного движения английского рабочего класса 30 – 50-х гг. XIX в. Чартизм проходил под лозунгом борьбы за «Народную хартию» (англ. Charter), одним из основных требований которой было всеобщее избирательное право. Левые чартисты, находившиеся под влиянием Маркса и Энгельса, считали главным условием победы революционную борьбу. Чартистское движение, достигшее наивысшего подъема в 40-е гг., создало для правящих классов угрозу революции. Однако незрелость, утопизм, отсутствие единства и четкой программы привели к поражению чартизма. Упадок чартизма связан также с промышленным и колониальным ростом Англии в 50 – 60-е гг. XIX в.

Еще отбрасывали исполинскую тень на этот период, но для многих – и в том числе для Чарльза – наиболее существенным признаком этой надвигавшейся грозы было то, что она так и не грянула. Шестидесятые годы были, несомненно, эпохой процветания; достаток, которого достигли ремесленники и даже промышленные рабочие, совершенно вытеснил из умов мысль о возможности революции, по крайней мере в Великобритании. Само собою разумеется, что Чарльз понятия не имел о немецком ученом-философе, который в тот самый мартовский день работал за библиотечным столом Британского музея и трудам которого, вышедшим из этих сумрачных стен, суждено было оказать такое огромное влияние на всю последующую историю человечества. И если бы вы рассказали об этом Чарльзу, он наверняка бы вам не поверил, а между тем всего лишь через полгода после описываемых нами событий в Гамбурге выйдет в свет первый том «Капитала»12
…всего лишь через полгода… выйдет в свет первый том «Капитала». – Первый том «Капитала» К. Маркса вышел в сентябре 1867 г.

Существовало также бесчисленное множество личных причин, по которым Чарльз никак не подходил для приятной роли пессимиста. Дед его, баронет, принадлежал ко второму из двух обширных разрядов, на которые делились английские сельские сквайры – приверженные к кларету охотники на лис и ученые собиратели всего на свете. Собирал он главным образом книги, но под конец жизни, истощая свои доходы (и еще более – терпение своего семейства), предпринял раскопки безобидных бугорков, испещрявших три тысячи акров его земельной собственности в графстве Уилтшир. Кромлехи и менгиры13
Кромлехи и менгиры – ритуальные каменные сооружения кельтов, населявших Британские острова в древности.

Кремневые орудия и могильники эпохи неолита – за всем этим он гонялся так же яростно, как его старший сын, едва успев вступить во владение наследством, принялся изгонять из дома отцовские портативные трофеи. Однако Всевышний покарал – или вознаградил – этого сына, позаботившись о том, чтобы он не женился. Младший сын старика, отец Чарльза, получил порядочное состояние как в виде земель, так и денег.

Жизнь его была отмечена единственной трагедией – одновременной кончиной его молодой жены и новорожденного младенца – сестры годовалого Чарльза. Но он справился со своим горем. Сына он окружил если не любовью, то по крайней мере целым штатом наставников и фельдфебелей и в общем относился к нему лишь немногим хуже, чем к самому себе. Он продал свою часть земли, дальновидно вложил капитал в железнодорожные акции и недальновидно – в карты (он искал утешения не столько у Господа Бога, сколько у господина Олмека14
Олмек (Уильям Макколл) – основатель и владелец известного в Лондоне в XVIII-XIX вв. клуба и игорного дома.

), короче говоря, жил так, как если бы родился не в 1802-м, а в 1702 году, жил главным образом ради своих удовольствий… а в 1856 году главным образом от них и умер. Чарльз остался единственным наследником – не только поубавившегося состояния своего родителя (баккара15
Баккара – французская азартная карточная игра.

Под конец перевесила железнодорожный бум16
Железнодорожный бум – спекуляция акциями и земельными участками, сопровождавшая широкое строительство железных дорог в Англии в 30 – 40-е гг. XIX в.

), но рано или поздно должен был унаследовать и весьма значительное состояние дяди. Правда, в 1867 году дядя, хотя и решительно отдал предпочтение кларету, не подавал ни малейших признаков смерти.

Чарльз любил своего дядю, а тот любил племянника. Впрочем, их отношения не всегда ясно об этом свидетельствовали. Хотя Чарльз шел на уступки по части охоты и соглашался в виде одолжения пострелять куропаток и фазанов, охотиться на лис он категорически отказывался. И не потому, что добыча была несъедобной, а потому, что он не переваривал охотников. Хуже того: он испытывал противоестественную склонность к пешему хождению, предпочитая его верховой езде, а ходить пешком где бы то ни было, кроме Швейцарских Альп, считалось занятием, недостойным джентльмена. Он ничего не имел против лошадей как таковых, но, будучи прирожденным натуралистом, терпеть не мог, если что-нибудь мешало ему вести наблюдения с близкого расстояния и не спеша. Удача, однако, ему сопутствовала. Однажды осенью, за много лет до описываемой нами поры, он подстрелил на меже дядюшкиного пшеничного поля какую-то странную птицу. Когда он понял, какой редкий экземпляр уничтожил, он рассердился на себя: это была одна из последних больших дроф, убитых на равнине Солсбери. Зато дядюшка пришел в восторг. Из птицы сделали чучело, и с тех пор она, словно индюшка, злобно таращила свои бусинки-глаза из-под стеклянного колпака в гостиной Винзиэтта.